В тот день многотысячные толпы зевак собрались по всей площади, ожидая казни своей владычицы-предательницы. Тут и там злые языки выкрикивали разномастные слова, от восторга до оскорблений и наоборот. Все ждали этого момента, долго ждали, около года, пока не был испущен последний приговор.
Где-то вблизи слышался грохот колес старой дряхлой колесницы, в которой везли смертницу. Каждая малейшая выбоина, ямочка или впадина на дороге ощущалась сквозь прогнившие старые доски ее телом. Но она не дрожала. Ей не было страшно. Как всегда, горда, она сидела прямо, ровно держа спину, взгляд остекленевший, ничего не выражающий. Казалось, что это не человек сидит, а фарфоровая кукла, уж слишком неправдоподобно она выглядела. Бледная мраморная кожа, исхудавшее тело, легкие морщинки на лице, вокруг глаз и на лбу - признак долгосрочной задумчивости; синевато-красные круги и отечность вокруг потускневших зеленовато-карих глаз. Руки не дрожали, лишь крепко были сжаты в кулаки, уткнувшиеся в юбки изношенного когда-либо красивого бледно-розового шелкового платья.
Телега приближалась. Уже слышны были крики толпы, гнобление, радость. Увидев предсмертно бледное лицо женщины, которую в считанные минуты должны были казнить, люди вмиг умолкли. Словно невидимые чары, легкая дымка страха и ужаса охватила их и все с затаившим дыханием наблюдали, как она гордо шагала к своей последней лестнице, лестнице, которую она должна пересечь в последний раз в своей жизни.
Она мягкой походкой ступала на ступеньки, мысленно прокручивая все счастливые и несчастливые моменты своей жизни. Взойдя на последнюю ступень, она приподняла голову верх и взглянула в серые тучи хмурого неба. Ей уже было все равно. Смерть была близка.
Крепкие руки солдат схватили ее и с силой толкнули к гильотине, утрамбовывая голову между бревен, пропитанных кровью смертников. Палач небрежно откинул волосы вперед. Легкий ветерок пронесся по шее, глухой удар, голова отлетела в ящик.
Снова послышались возбужденные вопли радости, облегчения. И лишь один человек из тысяч зевак не кричал радостью и не смеялся. Он стоял напротив и невидящим взором смотрел на все это, ожидая своей участи...